«Директор Департамента лекарственного обеспечения и регулирования обращения медицинских изделий Минздрава России Елена Максимкина в ходе конгресса «Право на лекарство» сообщила о том, что ведомство ожидает поручения вице-премьера Игоря Шувалова о внедрении в отдельные пилоты по лекарственному возмещению модели Risk-Sharing.»
В конце 20 века фармкомпании при отсутствии в гамме новых лекарств, обладающих высокой эффективностью, стремились по-прежнему (и даже более прежнего — сегодня мы наблюдаем небывалое) предлагать новые препараты по максимально высокой цене.
В это время, однако, в руках общественного здравоохранения в развитых странах появился важный инструмент — оценка медицинских технологий, где нашлось место анализу затратной эффективности. К этому времени фармкомпании уже научились впаривать обществу препараты, которые не изменяют продолжителности жизни при смертельном заболевании, но «улучшают ее качество». Однако даже такой подход — оценка затрат на прирост одного года жизни с поправкой на качество — показывал, что новые предлагаемые препараты совершенно не эффективны в том смысле, что за год качественной жизни общество должно платить невозможные 100 и более тысяч долларов.
В рамках обычной модели продажи лекарств для получения эффекта у среднего пациента продать новые очень дорогие и неэффективные лекарства стало невозможно. Была измыслена схема, которую назвали разделение цены или разделение рисков. Название происходит от того, что в обычной практике вся цена ложится на покупателя и весь риск тоже у него — поможет препарат или не поможет конкретному пациенту, никто не знает. Клинические испытания демонстрируют лишь размер эффекта у большинства пациентов в среднем. Да, конечно, есть некоторые признаки того, что у конкретного пациента эффект может быть большим или наоборот, но признаки эти ненадежны, и в обычную практику их почти никогда не вводят.
Фармамаркетологи предложили хитрую схему. Они предложили делать так. Покупатель — система здравоохранения, страховщик (речь идет о больших затратах, поэтому отдельный пациент тут даже не фигурирует в качестве покупателя) приобретает у фармкомпании очень дорогое лекарство, например, ценою 2 млн долларов за годичный курс. И лечит всех пациентов, которым это лекарство показано. Если у кого-то из пациентов препарат Арбоцел не вызывает ожидаемого эффекта («позитивной динамики»), то фармкомпания возвращает покупателю цену препарата.
На первый взгляд система кажется разумной. Но постойте! Представим себе, что болезнь медленно прогрессирующая и в течение полугода у половины больных развивается обострение, а у половины сохраняется ремиссия (позитивная динамика). Если лечить их абсолютно не действующим препаратом, то у половины будет «позитивная динамика». Итак, компания предлагает препарат, который имеет минимальный эффект или никакого. Предлагает по цене, которую общество не может принять (2 млн/год). А потом соглашается на то, что половину денег она вернет.
В результате общество покупает минимально эффективный или вообще неэффективный препарат по цене 1 млн/год.
Вы, конечно, заметите, что я упрощаю. Да, упрощаю. Я не упомянул о деталях соглашения — прежде всего о том, что считать «позитивной динамикой». К сожалению, при хронических болезнях у отдельного пациента очень сложно использовать клинически важные исходы для оценки эффекта лечения. Обычно используют суррогатные критерии. В результате получается, что общество платит по 1 млн/год на пациента за то, чтобы у них в крови концентрация белка ХХ не повышалась выше ZZ мг/литр. Здорово, правда?
Теперь о главном — при чем тут Россия? Действительно, у нас не хватает денег на то, чтобы обеспечить лекарствами лечение туберкулеза, спида, рака. При этом речь идет о том, что не хватает денег на покупку препаратов с очень высокой эффективностью, жизнеспасительных и имеющих цену в сотни, тысячи и десятки тысяч долларов в год, а совсем не в сотни тысяч в год.
При этом Минздрав страны, равно как и Роспотребнадзор, равно как и региональные минздравы систематически, каждый год не справляются с относительно простой процедурой закупок. А то, с чем они справляются, то ли должно вести к немедленному расстрелу коррупционеров, то ли к публичной порке.
И эти люди хотят заниматься закупками по сложной схеме риск-шеринга?
Именно эти.
В риск-шеринге ключевым элементом является соглашение об оценке эффекта и условиях возвращения средств. Представляете, как хорошо можно договориться?
Вот зачем.
Василий Власов
